И в каждой искре столько правды, сколько есть всего
Ещё совсем чуть-чуть, и нельзя будет лежать в траве и смотреть на звёзды.
Ещё совсем чуть-чуть, и солнце скроется в пелене облаков, а небо превратится из нежно-голубого в тяжёлое и серое, в пустое...
Ещё совсем чуть-чуть, и под ногами появятся умершие листья, а деревья станут некрасивыми коряками.
Холодный ветер будет осушать лицо, дожди заставлять поёжиться, а недолго и до холодного безжизненного блеска снега.
Ещё чуть-чуть, и природа перестанет будоражит чувства, повеет холодом и заморозит душу...
И будет больше ничего не нужно... Нельзя вступать в осень одинокой свечёй.
Я люблю осень, просто сейчас грустно.
Вернись, птица - я буду ждать тебя, я приду увидеться с тобой.
Ещё совсем чуть-чуть, и солнце скроется в пелене облаков, а небо превратится из нежно-голубого в тяжёлое и серое, в пустое...
Ещё совсем чуть-чуть, и под ногами появятся умершие листья, а деревья станут некрасивыми коряками.
Холодный ветер будет осушать лицо, дожди заставлять поёжиться, а недолго и до холодного безжизненного блеска снега.
Ещё чуть-чуть, и природа перестанет будоражит чувства, повеет холодом и заморозит душу...
И будет больше ничего не нужно... Нельзя вступать в осень одинокой свечёй.
Я люблю осень, просто сейчас грустно.
Вернись, птица - я буду ждать тебя, я приду увидеться с тобой.
Я созрел душой для светлых,
Светлых и прозрачных дней.
Стал взор мой бел, как монашеская постель.
Я несу свой огонь, не таясь, не боясь от него сгореть,
Но послушай, как страшно звучит, как стучится в окно
Метель...
Каждый клубок пурги, этой пурги - живой.
Свет фонарей отражен окнами злобных глаз.
Бесы зовут наружу в стужу уйти с пургой,
Туда, где мертва вода, туда, где дурманит газ.
Белые стены, храните, спасите нас,
Без глаз, в которых соблазны,
Без слов, в которых беда...
Молчанье мое - заклинанье мое,
Темнота - моя больная сестра,
Пока я жив, пока я жив, - они не войдут сюда,
Они не войдут сюда...
Бесы просят служить, но я не служу никому,
Даже тебе, даже себе, даже тому, чья власть.
И если Он еще жив, то я не служу и Ему.
Я украл ровно столько огня, чтобы больше его не красть
Бесы грохочут по крыше, на крыше - такая ночь,
Длинная ночь для того, для того, кто не может ждать,
Но она улетит быстрее, быстрее, чем птица, прочь.
Если б я точно не знал, - я бы не стал гадать.
Белые стены, храните, спасите нас,
Без глаз, в которых соблазны,
Без слов, в которых беда...
Молчанье мое - заклинанье мое,
Темнота - моя больная сестра,
Пока я жив, пока я жив, - они не войдут сюда,
Они не войдут сюда...
Светлых и прозрачных дней.
Стал взор мой бел, как монашеская постель.
Я несу свой огонь, не таясь, не боясь от него сгореть,
Но послушай, как страшно звучит, как стучится в окно
Метель...
Каждый клубок пурги, этой пурги - живой.
Свет фонарей отражен окнами злобных глаз.
Бесы зовут наружу в стужу уйти с пургой,
Туда, где мертва вода, туда, где дурманит газ.
Белые стены, храните, спасите нас,
Без глаз, в которых соблазны,
Без слов, в которых беда...
Молчанье мое - заклинанье мое,
Темнота - моя больная сестра,
Пока я жив, пока я жив, - они не войдут сюда,
Они не войдут сюда...
Бесы просят служить, но я не служу никому,
Даже тебе, даже себе, даже тому, чья власть.
И если Он еще жив, то я не служу и Ему.
Я украл ровно столько огня, чтобы больше его не красть
Бесы грохочут по крыше, на крыше - такая ночь,
Длинная ночь для того, для того, кто не может ждать,
Но она улетит быстрее, быстрее, чем птица, прочь.
Если б я точно не знал, - я бы не стал гадать.
Белые стены, храните, спасите нас,
Без глаз, в которых соблазны,
Без слов, в которых беда...
Молчанье мое - заклинанье мое,
Темнота - моя больная сестра,
Пока я жив, пока я жив, - они не войдут сюда,
Они не войдут сюда...
Наутилус Помпилиус